что если все мечты нашего существования — это на самом деле воспоминания о прошлой жизни? обрывки далекого прошлого, что имеют способность оседать внутри, 
как пыль на дверце комода, которой неподвластно время. 

если предположить об одной из вероятностей теорий о жизни после смерти, 
то 
когда мы мечтаем о чем-то, то просто скучаем по тому, к чему привыкли в своём прошлом «я» 

и пытаемся вернуть это, захлебываясь в водовороте времени, событий, своих провалов. 

поэтому, наверное, когда мечты исполняются, то мы чувствуем, будто вернулись домой. 

но 
когда не воспринимаешь даже звуки внешнего мира за грохотом разбитого сердца, причиной которого было крушение мечты, 
то чувство, будто мы не до конца загружены. 

не хватает огромной части хрупкого пазла, без которого картинка совсем не выходит, не клеится сюжет, краски тускнеют, 
попросту пропадает смысл во всех остальных деталях. 
будто часть нас, одна из главных, затерялась где-то, где царит кромешный, вязкий мрак. 
не получается найти свое место, некуда вернуться. 

знаешь, есть такая игра — все бегают вокруг стульев, потом садятся, а одному стула не хватает. 

наступает сожаление. 
тебя будто заворачивают во что-то, не давая вздохнуть. 
сажают в огромную пустую коробку и забрасывают глубоко в космос, разрывая все сигналы с Землей. 

затем в один из дней приходит ненависть. 
да не к сырости, насекомым и колючей траве, 

а к самому себе. 
и не проходит, как бы кто ни утешал. 
всё злишься на самого себя, а потом начинаешь дико злиться на других за то, что что они сами на себя не злятся. 
полностью теряя ориентир, пытаемся стать теми, кем никогда не хотели бы. 
пытаясь полюбить это, переубедить себя. 
вдруг так даже лучше? 
что угодно, лишь бы плесень внутри нас перестала так стремительно расти. 
мы все лишь пассажиры на неисправном самолете. 

но в итоге оказываемся мертвы — внутри совсем ничего не остается. 
потому что на протяжении долгого времени мы рушили стены истинного дома, которого построили однажды. 
а потом наступает и клиническая смерть. 
и ещё один шанс. 
и так до бесконечности. 
бесконечные сожаления, 
а может и исправления. 

быть может, в прошлой жизни я не боялся просыпаться по утрам. 
возможно, у меня была моя любимая гитара, которая отражала блики яркого солнца и гордости. 
а может, я даже колесил со своей группой по душным барам и растворял улыбку в свете неоновых ламп. 
можно предположить, что я был достоин любви и веры. 
меня не просто слушали, а вслушивались во все мои попытки что-то передать этому миру. 
может, у меня было три озорных собаки и машина с кузовом. 
быть может, когда-то моя жизнь и правда была интересна. 
когда-то я любил эту жизнь, а жизнь так же любила меня. 
наверное, у меня был приятный голос и волосы цвета неба. 
домик где-нибудь в лесу и коллекция дисков да пластинок, которые я так любил неустанно слушать летними вечерами, накрываясь солнечным теплом. 

и, 
может быть, 
в какой-нибудь из жизней 
тебе 
было 
не всё равно 
на меня.

вчера я получил послание от твоего адвоката, где он попросил меня перечислить совместное имущество, чтобы начать процесс расторжения нашего брачного союза. далее я посылаю тебе список, чтобы ты могла запросить нотариальное свидетельствование и подготовить все документы перед судебным заседанием. как ты увидишь, я разделил список на две части. в одном разделе наименование того, что мы нажили за пять лет нашего брака и что я хотел бы оставить себе, а в другом-то, что можешь оставить себе ты. 
вот то, что я хочу сохранить. 
гусиную кожу, которая усеяла мои предплечья, когда впервые увидел тебя. 
лёгкий след духов. 
кивок головы, которым ты приняла моё приглашение на ужин. 
пятно от туши, которое ты оставила на моей подушке в ту ночь, когда мы в конце концов стали близки. 
обещание, что я буду единственным, кто поцелует созвездие веснушек на твоей груди. 
укус, который я оставил на твоём плече и который тебе пришлось маскировать, потому что на твоём свадебном платье декольте было без бретелей. 
капли дождя, которые окутали твои волосы во время нашего медового месяца в лондоне. 
все часы, которые мы провели, смотря друг на друга, целуясь, разговаривая и касаясь. (а также часы, которые я провёл, просто мечтая о тебе). 
то, что можешь оставить себе ты. 
молчание. 
те тёплые и отравленные поцелуи, основным составляющим которых была рутина. 
едкий вкус оскорблений и упрёков. 
ощущение беспокойства, когда я протягивал руку ночью и понимал, что твоя сторона кровати пуста. 
тошнота, которая подкатывала к моему горлу каждый раз, когда я замечал странный запах от твоей одежды. 
щекотание крови, которая разлагалась каждый раз, когда ты закрывалась в ванной, чтобы поговорить с ним по телефону. 
слёзы, которые я глотал, когда заметил ту чужую царапину на твоём паху. 
хорхе и сесилия. имена, которые мы хотели дать детям, которых у нас уже никогда не будет. 
что касается остальных вещей, которые мы приобрели и разделяли за время нашего брака (машина, дом и т.д.), сообщаю лишь, что ты можешь оставить их себе. в конце концов, это всего лишь вещи. 

целую.

Я — черная липкая субстанцию боли и негатива. Таким как я в спину кричат, что в жизни от меня будет мало толка, что я не личность, что я гнусное пустое место, что я никто и быть мне всю жизнь никем. Свобода слова, равенство, безличие, мы все умрем и люди не вспомнит наши красивые фото, полуголые тела, которые так точно отретушированы и грамотно поставлены в позу. Розовые бархатные девочки, которых хочется распять, да и только, жизни людей в которых хоть что-то, да происходит, но по сути так же, как и в моей, ничего. Идеальные мальчики с белоснежной кожей, с правильной укладкой, придуманный интернетный образ, а внутри ничего, только лишь фотоснимки заплаканных глаз девчонок, которые по ошибке влюбились. 

Я смотрю в зеркало и ненавижу человека, которого вижу напротив. Пустота, которой в меня кидают, проела меня изнутри, забрала все то хорошее, что растили во мне в детстве, а боль забрала все то плохое, что растила в себе я подростком. Я пишу послание мальчику, которого любила в 15 и понимаю, что я ничего не испытываю, что я просто придумала красивую историю, чтобы было чем оправдать мое ничтожное разложение. Люди поворачиваются ко мне спиной после того момента, как я перехожу от безразличия к искренности, никому это уже не нужно, никому не нужны пустые люди, страдающие и тяжело больные. Все хотят фарфоровых девочек с лицами для инстаграмма, у которых в жизни происходит так много, но по сути, так же, как и в моей, ничего.

а потом они спрашивают, что с тобой не так, предварительно отпинав все ребра до последнего и оставив на прощание трещину в левой скуле. втаптывают очередным последующим словом, пропитанным в кислоте притворства — мнимой искренности и озабоченности. когда в душе каждый из них зарывается тракторными подошвами в рыхлую, еще не осевшую землю могилы; и рисунки протекторов отпечатываются четкими изображениями у надгробия. 
они бьют, чтобы убить тебя наверняка. //и добиваются своего// а ты продолжаешь заклеивать лейкопластырем последствия открытого перелома и улыбаешься изо дня в день своим же мучителям. нечто вроде стокгольмского синдрома, только намного,
намного,
намного...

Злодеи не побеждают,
ты знаешь, Белль.

Кто я сейчас? Тёмный маг, Румпельштильцхен, зверь, тот, кто вцепился зубами в резной кинжал, Белль, дорогая, прости, я так долго лгал, мне на добро никогда не хватало сил, чтобы спасти от себя всех, кого любил.

И вот я старше — старее, чем мой отец, руки мои отбирают тепло сердец, в память змеёю вгрызаются имена, у каждой силы, к несчастью, своя цена. Мойры со смехом плетут нашей жизни нить: я нашёл сына, чтоб тут же похоронить, я обрёл внука, но это уже не Бей, как же так просто пророс из меня злодей? Кем же я был? Кого я успел сыграть? Сын, крокодил, отец, крёстная фея-мать, сердце моё всё наполнилось темнотой, я так хочу, но уже не могу с тобой.

Бей, Питер, Мила — взрываются имена, я вспоминаю: отец, сын, моя жена, как меня бросили, как потерял я сам, «я никому никогда тебя не отдам», прялка, ботинки, таинственный Неверлэнд, как научиться держать за себя ответ? Хлипкая палка, молоденький капитан, мир очень жёстко расставил всех по местам.

Сердце чернильное бьётся в моей груди, я очень скоро совсем не смогу любить, мой дар предвиденья только терзает мозг, даже злодеи не могут прожить без слёз.

Видишь же, Белль, я один. Кем теперь я стал? Я по местам всех расставил жестоко сам. Чашка давно раскололась, и посмотри: эта любовь — как осколок в моей груди, я убивал, и мне даже почти не жаль: вместе с осколком в груди у меня кинжал.

Я недостоин тебя, дорогая Белль, принца здесь нет, я всего лишь моральный зверь, ты и сама ведь знаешь, что негодяй. Ты меня любишь, Белль?
Я люблю.
Прощай.

«все говорят, что первая любовь ранит сильнее всего. — сказала она. — но они, должно быть, не влюблялись во второй раз». 

я взглянул на неё, подавленную и холодную. она возилась с грязью под своими ногтями, чтобы казаться занятой хоть чем-нибудь. 

«почему ты говоришь так?»

она немного вздрогнула и поправила жакет на своих плечах. 

«второй раз ты защищаешься. оказывается, уже не так просто пустить кого-то в свою жизнь, — объясняет она. — но, к сожалению, так и случается. не имеет значения, сколько уроков ты вынесешь из первой любви, все они растворятся на фоне его взгляда, когда он говорит, что никогда не причинит тебе боль». 

она встречается с моими глазами буквально на секунду, прежде чем взглянут на звёзды. от собирающихся слёз её глаза были похожи на переполненные океаны. 

«но он ранит тебя. сделает больно. а затем ты снова останешься в одиночестве с ещё более глубокими шрамами, чем в первый раз».

однажды меня спросили, как бы я описала голубой цвет. мне было девятнадцать, моё сердце было разбито, иглы ныли в моём горле, водка сжигала мой живот и лёгкие, ни единого голоса. я сказала, что голубой — это первый день января, когда новый год въедается в твою кожу и вся твоя душа кажется обнажённой и перерождённой, открытой и голодной до смеха. я сказала, что голубой — это когда ты создаёшь любовь и чувствуешь своё имя, затянувшееся в душе подобно пустой песни бурлящего красного огня. голубой — это когда знакомая звонит тебе в день похорон общего друга и говорит, что лучше бы это была ты. я сказала, что голубой — это три часа ночи, когда ты чувствуешь тяжесть от работы и написания стихов о людях, которые забывают позвонить, даже когда ты их просишь. голубой — это когда твой родной просит тебя перестать быть такой бессердечной, просит отпустить его. голубой — это зуд, исходящий прямо из-под кожи, заставляющий чувствовать себя безумно, зуд, о котором ты мечтала, чтобы он сгорел глубоко в желудке огромного сожаления. я сказала, что голубой — это шептать богу после автомобильной аварии, где кусочки мозга и стекла рассыпаются на только что выгнутый тротуар, где ты вдыхаешь электрическую тишину, потому что крики оглушительны. голубой — это покупать коробку яиц в продуктовом магазине и приготовить четыре разных пирога из них. голубой — это открывать почту, чтобы найти приглашение на свадьбу. голубой — это цвет твоей души, когда ты не можешь сказать «мне жаль» или можешь «ты свободен». я сказала, что голубой — это волшебство, бесследно вытекающее из твоих ран.

мама сказала что я снежная королева. это при увеличение, мам, я глупый, замёрзший и не жаждущий спасения Кай.

наливаю кипяток в кружку, с твоим не любимым цветом, завариваю твой не любимый зелёный чай, кладу дольку апельсина, ведь у тебя аллергия на цитрусы. ухожу себе в комнату. что-то падает, трескается, ломается и разбивается. мама подумала что это кружка.

о к а з а л о с ь
ч т о 
я.

И ей, почему-то, уже больше ничего не хотелось. Она хотела лечь на мокрую траву, закрыть глаза, и рыдать как маленькая девчонка, чуть-чуть подвизгивая, вздрагивая. Оглушать своим ревом пустоту ночного неба. Она не могла стойко выносить разговоры, такие пустые, не наделенные смыслом. Не могла видеть людей, облаченных в маски гнусного эгоизма. Она не понимала, как человек может быть таким жестоким и твердым внутри. Ее трясло от безразличия окружающих, от их непроницаемости, от отсутствия благородного в их глазах. Ей казалось, что вся серость будней легла ей на плечи и крепко ее обнимала. Она так долго выносила все свои неудачи, так долго носила улыбку, так долго была живой и искренней, но в этот момент, она, еле стоящая на ногах, опустилась на землю. В это мгновение весь мир перестал существовать, каждая ее потеря и неудача врезались внутри острым концом. Воздуха не хватало, она пыталась вдохнуть, но не могла, даже воздух в этом городе стал ненужным, в городе, в котором близкие люди давно уже перестали быть родными и нужными. Она была одиноким воином на поле своих не сбытых надежд.